Газета по-украински, 9 января 2019 года
10 человек погибли, более тысячи судебных решений и 3,5 тысячи задержанных. Такой результат двухмесячного противостояния во Франции. Движение «желтых жилетов», которое началось с 3% роста цен на топливо, в минувшие выходные пришло к очередной критической точке — попытки захвата государственного помещения. 5 января протестующие, взломав двери и окна, ворвались в одно из французских министерств.
Это было не первое столкновение. С начала акция сформировалась с элементами насилия. В первый день протестующие пытались пробиться в Елисейский дворец. В результате произошли и столкновения с полицией, и применения слезоточивого газа.
Один из законов протеста: насилие или останавливает протест (люди пугаются), или будет сопровождать акцию весь период, постоянно требуя повышать градус противостояния. Показательным стало то, что количество протестующих снизилось. Если 17 ноября в первый день протеста было заявлено о 120 тыс., то в минувшие выходные цифры просели до 25 до 50 тыс. человек.
Но уменьшение участников увеличило уровень агрессии с обеих сторон. Премьер-министр заявил о намерениях усилить ответственность за экстремизм во время акций протеста: запретить участие в них хулиганов и ношение масок.
И тут начинаются параллели с Революцией достоинства. Точнее с реакцией тогдашней власти на протесты. Напомню, что их восстановление в январе 2014 года — после традиционных для украинцев праздников — было простимулировано самой властью. А точнее — принятие парламентом «драконовских законов» 16 января, которые якобы направлялись против экстремизма (кстати, среди них и запрет балаклав). Киевские законы спровоцировали радикальных протестующих и привели к началу первой горячей фазы противостояния, которая продолжалась с 19 по 21 января. В результате мобилизация участников Майдана была не просто восстановлена после праздников, но переведена на другой — полумилитарный уровень.
Скажете — Париж не Киев. Да, хотя бы потому, что Янукович не шел на уступки, как это сделал Макрона. «Легитимный» решил давить. А Макрон сначала вывел из протестующих основную, хотя и инертную массу благодаря своим обещаниям.
Но в целом это не меняет законов протеста. Если компромиссами вывести из толпы инертную массу, в ней останутся только радикалы. Которых с одной стороны — ничего не сдерживает и не ограничивает, а с другой — и не поддерживает. Из-за собственной малочисленности они могут просто «рассосаться». И спровоцировав эту радикальную часть, протест не просто восстановится, он перейдет в другую — кровавую фазу противостояния.
Поэтому усиливать ответственность протестующих можно только тогда, когда сам протест или истек или власть уверена в своей победе. А не во время «игры». Если конечно ваша цель — преодолеть, а не разжечь насильственное противостояние.
Богдан Петренко
Интервью ГолосUA, 15 ноября 2020 года
2 ноября в людном венском квартале произошел теракт. 20-летний нападавший устроил стрельбу в центре столицы Австрии. Погибло двое мужчин и две женщины, 22 человека получили ранения.
Ответственность за теракт взяла на себя запрещенная во многих странах террористическая организация «Исламское государство». До этого, в течение последних недель октября, волна терактов прокатилась Францией. Причины всплеска терроризма в Европе в интервью ГолосUA анализирует заместитель директора Украинского института исследований экстремизма Богдан Петренко.
– Богдан, как вы считаете, почему участились теракты во Франции?
– Мы понимаем, что в Европе находится очень много беженцев. Понятно, что среди этих людей очень много тех, кто не нашел себя в новом цивилизационном мире, но они находят себя и находят поддержку в совсем другой среде, в экстремистской среде. К тому же следует отметить такую особенность, на которую Европа не любит обращать внимание: 5 тысяч граждан стран Европейского Союза, это официальные данные европейских чиновников, поехали воевать за «Исламское государство». «Исламское государство» потерпело поражение, и около половины этих людей захотят вернуться, а возможно, уже вернулись назад на территорию Европейского Союза. Все они будут искать трудоустройства, имея опыт насильственных действий. Так или иначе складывается сложная ситуация для Европы, где создаются целые анклавы существования мусульманских меньшинств. Особенно это видно во Франции.
Мы понимаем, что во Франции невозможно не обращать внимания на ту часть мусульманского населения, которое проживает среди них. Понятно, что политика мультикультурализма, которая провозглашалась раньше, фактически потерпела поражение. Не может параллельно существовать две разные культуры на территории одной страны, если это не близкие культуры, конечно. Политика мультикультурализма сыграла свою роль в Канаде, там есть французы, есть англичане, и они совместно проживают. Я думаю, Европа будет постепенно переходить к политике такого «плавильного котла» наподобие Соединенных Штатов. То есть приезжают люди разных наций, их фактически «переваривают» в нацию американцев. Кстати, мы тоже проходили эту политику, и политика мультикультурализма насаждалась большевиками в 20-х годах ХХ века, когда у нас проводилась «коренизация», когда усилилось украинство. Потом большевики поняли, что это не ведет к тому, что они хотят, и соответственно, начало проводиться «переваривание» людей в единую советскую нацию, гомо советикус.
– Каковы главные причины волны терактов в Европе?
– Есть несколько причин: существование двух культур фактически независимо одна от другой, но на территории одних и тех же стран. Второе – это возвращение людей, которые имеют опыт боевых действий. Третье – это нетрудоустройство части этих людей, представителей мусульманского сообщества, то есть они не нашли себя во французском обществе, австрийском обществе, но нашли свое место в той экстремистской среде, где ощутили и плечо, и поддержку. Для человека важно это чувствовать.
Важной причиной роста терроризма именно сейчас является коронавирус, его экономические последствия. Резкая перемена ситуации всегда приводит к экстремистским действиям. Мы видели и протесты в США, и в Хабаровске, протесты в Беларуси, весь мир фактически захлебывается в этих протестах, понятно, что это приводит к усилению таких экстремистских действий, как терроризм, тем более что мы говорим сейчас о наименее защищенных категориях населения, которые находятся в этих террористических организациях. Во Франции в сентябре началось судебное производство, которое касалось событий 5-летней давности, событий относительно терактов около редакции «Шарли Эбдо». Это снова актуализовало ту позицию, те карикатуры, привело к огромному количеству терактов, связанных именно с этими карикатурами. Пакистанец нападает на двух людей возле редакции, потом убивают учителя, потом серия терактов по всей Франции, в результате чего гибнут, по меньшей мере, трое человек. Плюс нападения на французские посольства за территорией Франции.
В то же время Макрон, будем считать, углубляет этот раскол, заявляя о том, что он будет продвигать закон об исламском сепаратизме. С одной стороны, это прекрасно, что он пытается всех мусульман привести в школы, и в школах провести «плавильный котел», чтобы французские и мусульманские дети проходили одну и туже институцию, и, условно говоря, в 17 лет имели общие ценности. Но в то же время он говорит, что все имамы и общественные организации, связанные с мусульманством, должны проходить лицензирование. Он пытается взять это все под контроль. Он пытается устранить из школьной программы изучение предметов, связанных с историей и языком родного края прибывших людей. Это вызывает определенный негатив, и понятно, что Макрон, будучи представителем светского государства, не воспринимает ценности проявлений религии. Это нашло свой отклик не только как критика в мусульманской среде, есть критика и от христиан, они тоже негативно к этому отнеслись, к Макрону. Все это создало волну во Франции, волну индивидуального террора. Я не могу сказать, что все было продумано. Там действовали одиночные люди. Тот, кто напал на французского учителя, явно не представитель организованной преступности.
– А чем отличается теракт в Вене от того, что мы наблюдали во Франции?
– А вот в Вене, мне кажется, теракт был тщательно спланирован. В Вене мы видим нехарактерное для западного общества применение огнестрельного оружия террористами. Террористы в последнее время начали использовать примитивные доступные средства, то есть нож, автомобили. С такими видами терроризма борются в Европейском Союзе. В Вене, во-первых, террористы достали оружие, во-вторых, они действовали командно, в-третьих, есть наличие определенного аналитического центра, который им способствовал. Как по мне, проведение террористического акта вечером нехарактерно, и с одной стороны, это могло показаться обыкновенным преступлением. Но если мы возьмем специфику Австрии, мы понимаем, что на следующий день австрийцы идут на локдаун, в этот день они все идут в центр, в кафе, много людей находится в центре, и именно на это был направлен теракт. В принципе, это было просчитано, чтобы увеличить количество жертв. Вероятно, Австрия не была готова к этому.
– То есть спецслужбы должны были сработать лучше?
– Конечно, лучше должны были сработать спецслужбы, потому что один из убитых нападавших сидел в тюрьме за то, что пытался пойти воевать за «Исламское государство». То есть он уже был под контролем. С другой стороны, круговорот огнестрельного оружия спецслужбы, как правило, контролируют, особенно если речь идет о людях, которые отбывали сроки тюремного заключения. Не только террористы, но и другие. Это говорит о том, что тотального контроля не может быть в принципе, но в то же время это усложнило ситуацию, потому что Австрия не была ранее объектом террористических атак. Ее рейтинг терроризма – это 2,5-2,6 в общем рейтинге терроризма, притом что Франция имеет 5, а самый высокий показатель – 10. 2,5 – это вторая часть списка по Европе.
Заявления, которые прозвучали от «Исламского государства», что это якобы теракт – месть за то, что Австрия принимает участие в антиигиловской коалиции, не очень соответствуют действительности. Австрия принимает участие в ней, но не военное. Она принимает в большей мере гуманитарное участие, помогая религиозным общинам, религиозным меньшинствам, которые находятся в зоне боевых действий, то есть занимается гуманитарной помощью, а не военной помощью, и проводить боевые действия относительно Австрии было бы нецелесообразно. Поэтому это сигнал не столько австрийскому обществу. Я думаю, экстремистов не интересовала Австрия, их интересовала Австрия как наименее защищенная страна Европы, потому что у нее низкий уровень террористической угрозы. Просто психологически спецслужбы могут расслабиться. Во-вторых, это сигнал европейскому обществу, что угрозы никуда не девались, и «Исламское государство» продолжает воевать, несмотря на то, что не имеют локализации. Несмотря на победу в войне над «Исламским государством», сама война общемировая не проиграна «Исламским государством». Третье – это сигнал самим мусульманам, потому что мы понимаем, что находимся в головокружительном году, в году, когда растет количество экстремов, и в этот год очень много экстремистских организаций будут конкурировать между собой за то, чтобы быть самой главной, притягивающей людей, которые просто отошли от «Исламского государства». Мы понимаем, что очень много людей, которые готовы применять насилие, не знают, кому подчиняться. Три основных центра силы – «Аль-Каида», Талибан и остатки «Исламского государства» – будут конкурировать за то, чтобы они стали ведущей террористической организацией в мире.
– Какой может быть реакция Европы на это? От мультикультурализма к «плавильному котлу» или что-то другое?
– Мы не можем говорить, что принятая реакция, – это в первую очередь предложение Макрона. Он сегодня пытается быть лидером Европы, мы понимаем, что Ангела Меркель скоро отойдет от дел, лидерство может перейти к Макрону, а может и не перейти, через полтора года выборы, и его могут просто снять. Понятно, что он борется за определенный электорат, и понятно, что он будет бороться, в том числе за электорат, который его не поддерживает.
– В Европе могут как-то препятствовать новым терактам?
– Я не уверен, что все нормы, которые предложены Макроном, могут пройти. Мы понимаем, что любая война с терроризмом – это война между свободой и безопасностью. Для граждан Европы свобода имеет большое значение, и они не готовы уступать свои свободы, как, например, в Российской Федерации, других более авторитарных странах. Они не готовы к этому, и не факт, что во Франции это будет принято. На сегодняшний момент есть две реакции. Главная реакция – это карательная реакция. Людям нужны быстрые решения. Они заключались, например, в том, что задержаны все участники террористического акта, который произошел в Вене, кроме одного, которого не могут найти. Быстрая реакция будет заключаться в том, что усилятся методы депортации, потому что беженцы приезжают в страну, просят убежища, им отказывают, они остаются в этой стране, их не могут депортировать, потому что слабые нормы. Я думаю, что эти нормы усилят. Во-вторых, они усилят границы, границы Европейского Союза, и не исключено локальное усиление границ внутри Европейского Союза, как это произошло в Австрии, но тут Австрия сама попросила, чтобы задержать преступников. Не исключено, что такие методы также будут реализованы. Сегодня сложно сказать, куда дальше будет двигаться Европа. Был всплеск радикализма, плюс подключается политический фактор, в котором политики принимают те решения, где они могут опираться на большинство в обществе.
Газета по-українськи, 6 жовтня 2020 року
Революция одного дня. В сети шутят, что киргизы очень трудолюбивый народ, у них нет времени долго протестовать.
Но сразу начали сравнивать события в Кыргызстане и Беларуси. Мол, киргизы молодцы, сразу перешли к активным действиям.
Первое. В Кыргызстане есть опыт двух революций. И опыт судебного преследования двух экс-президентов. То есть, во-первых, у них есть вера в победу протеста, подтвержденная практикой, во-вторых, опыт успешного насильственного протеста. Это понимает киргизская власть, которая быстро пошла на уступки. В Беларуси такого опыта нет.
Второе. Резкий переход к насильственным протестам без предусловий — это минус самым протестам. Общество, которое не готово к насильственным действиям, самоустранится от поддержки активной протестной меньшинстве. А протестное меньшинство без опоры на массы — как бы этого не хотелось политическим революционным романтикам — превращается в мятеж. Мятеж, который удобно подавить.
А вот что похоже и в Беларуси, и в Кыргызстане (кроме того, что они являются членами Организации договора о коллективной безопасности, а это хуже, чем тетка с пустыми ведрами перейдет дорогу) — это то, что они являются частью мира в котором коронавирусный кризис привел к огромному недовольству. Недовольству, которое усиливает любые проблемы в обществе. И драйверами этих проблем стали периоды повышенной политической активности — избирательные процессы. То есть выборы (а точнее вера в то, что они были сфальсифицированы) стимулировали перетекание коронавирусного недовольства в протест.
Рвется там, где узко. Поэтому и направление взрыва — это часто старые нерешенные проблемы. Как несменяемость лидера в Беларуси или конфликт кланов в Кыргызстане.
Кстати, это еще тема первой тюльпановой революции 2005 года в этой стране — нивелировать влияние кланов (тогда еще с советских времен доминировал север). Но зачем что-то менять если можно усилить свой клан? И общество оказалось готовым еще раз запротестовать.
В этом большее сходство Кыргызстана и Украины — и опыт успешного насильственного протеста, и региональное деление. Основной лозунг большинства партий в Кыргызстане — единство нации. Ничего не напоминает? Только у нас недовольство вызывает олигархат, а у них — клановость. Но боремся с таким же успехом.
Не могу сказать, что протест может иметь место и в Украине в 2020 году. Все таки выборы местные, они меньше вовлекают людей (просто спросите, кто являются кандидатами в некиевских округах).
А в большинстве крупных городов, где мог бы быть протест, ситуация как раз более-менее понятна с тем, кто победит. Есть легитимность их победы. А там где есть легитимность нет места для протеста. Разве что начнется перегиб палки и демонстрация победы «в первом туре». Поэтому вероятность того, что результаты выборов станут спичкой для коронавирусного недовольства в Украине — низкая. Но недовольство есть. Оно лишь ждет повод. Тем более, что легитимность центральной власти у нас значительно упала за последний год.
Богдан Петренко, для Gazeta.ua
Конфликты с применением насилия - это не первый случай для перевозчиков. В частности, в прошлом году было минимум три таких случая на киевских пригородных маршрутах. Но тогда применяли взрывчатые вещества и поджоги маршруток. О чем это говорит?
Собственно, разборки были бы невозможны, если бы государство не только имело регулятивные функции, но и могло эффективно их применять. Речь идет обо всем — начиная от эффективности обращения в полицию, заангажированности судебной системы, и действенности исполнительной службы.
Все просто — когда не работает государственная система регулирования, начинают работать негосударственная система. И проявления работы негосударственной системы регулирования мы увидели сегодня утром.
Все это упирается в то, что есть неформальные и формальные способы захвата рынка. То есть, — есть коррупционные, а есть правовые требования. И когда они между собой начинают конфликтовать (например, нелегальные перевозчики, которые кому-то заплатили, с легальными, которые выполнили все правовые требования, но их не пускают на маршруты по каким-то формальным признакам) — вот тогда конфликт трансформируется в насилие. Потому что правыми себя считают обе стороны. Особенно, учитывая, насколько в Украине толерантно отношение ко взяткам и поверхностно-субъективное к праву (легитимны только те нормы, которые соответствуют «моим» интересам).
И если бы была эффективна государственная система регулирования — не было бы целесообразности существования и так называемых «титушек». Ибо только усилением уголовной ответственности или усилением полиции их не выведешь из украинской реальности.
Выход из карантина — это также и всплеск преступности. На всех направлениях, где есть контакт «человек-человек». Это не возврат в 90-е, как сейчас будут писать некоторые СМИ. Им выгодно запугать людей, сформировать недоверие к правоохранительной системе и государству в целом.
Но преступность действительно будет выше, чем в докарантинний период. Вероятно — на тот же период, что и карантин — то есть мы будем наблюдать рост 2-3 месяца, а затем произойдет стабилизация.
Почему не 90-е? Потому что тогда происходило становление рынка как явления, коренное изменение системы собственности, трансформация сознания, а государство и правоохранительная система переживали период становления. А сейчас это все уже есть, только происходит перераспределение в самом рынке.
Остановлена на 2,5 месяца экономика, которая затем запущена — это и новое, хотя и небольшое (по сравнению с 90-ми вообще мизерное) перераспределение рынка. Кто-то стал банкротом и ушел с рынка, кому-то показалось, что сейчас — самый удачный момент для расширения бизнеса. Все это закрепляется популяризацией насилия как метода достижения целей.
Собственно, вывод будет прост. Там, где нет реального государственного контроля, создается не хаос, а саморегулирование. Но саморегулирование может приобрести такие формы, что хаос может показаться раем.
Богдан Петренко